Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный] - Анджей Сапковский

– Николетта…

– Алькасин…

– Я пришел…

Он не успел сказать, с чем пришел. Сильный удар повалил его на пол. Он приподнялся на локтях. Получил еще раз. Упал снова.

– Я, понимаешь, к тебе всем сердцем, – прошипел, стоя над ним, Пашко Рымбаба. – Я к тебе всем сердцем, а ты меня в бок тычешь? В больной бок?! Гадина!

– Эй ты, больной!!!

Пашко обернулся. Улыбнулся широко и радостно, увидев Катажину Биберштайн, девицу, пришедшуюся ему по вкусу, с которой, как ему казалось, он уже обручился, и в мечтах уже видел себя в горячем от любви супружеском ложе. Но, оказалось, мечтал он несколько преждевременно.

Несостоявшаяся невеста резко ударила его сжатым кулаком по глазу. Пашко схватился за лицо. Девушка для большей свободы действий подтянула cotehardie и крепко врезала ему по промежности. Возмечтавший о горячем супружеском ложе жених согнулся, со свистом втянул воздух, а потом взвыл волком и упал на колени, обеими руками ухватившись за свои мужские достоинства. Николетта еще выше подняла платье, демонстрируя стройные бедра, и, подпрыгнув, ударила его по виску, тут же развернулась и хватанула по груди. Пашко Пакославиц Рымбаба рухнул на крутые ступени и, переворачиваясь, скатился вниз.

Рейневан приподнялся на колени. Она стояла над ним спокойная, почти ничем не выдающая возбуждение. Только глаза, горящие, как у пантеры, говорили о ее состоянии.

«Она притворялась, – подумал он. – Только прикидывалась трусливой и испуганной. Обманула всех, да и меня тоже».

– Что дальше, Алькасин?

– Наверх, Николетта, быстрее.

Она побежала, перепрыгивая через ступеньки, он едва поспевал за ней. «Надо будет, – подумал он, – основательно пересмотреть свое мнение относительно слабого пола».

Пашко Рымбаба скатился на самый низ лестницы, с размаху ввалился в залу, на середину, почти под стол. Несколько минут лежал, хватая ртом воздух, как карп, вынутый из воды, потом охнул, застонал, принялся раскачивать головой, держась за гениталии. Затем сел.

В зале не было никого, не считая трупа Вольдана с торчащей из груди рогатиной. И скривившегося от боли Губертика, прижимающего к животу явно сломанную руку. Оруженосец встретил взгляд Рымбабы и указал головой на дверь, ведущую во двор. Это было излишне. Пашко уже раньше услышал долетающий оттуда шум, крики, мерные удары.

В залу заглянули испуганная служанка и слуга, точно как в припевке: servus cum ancilla[393]. Стоило ему на них взглянуть, как они убежали. Пашко поднялся, грязно выругался, сорвал со стены огромный бердыш с древком, почерневшим от времени и усеянным дырочками, проделанными короедом, несколько мгновений боролся с мыслями. И хоть кипел от яростного желания отомстить вреднющей Биберштайнувне, рассудок подсказал, что надобно помочь comitive.

«Биберштайнувна, – подумал он, – мести не избежит, из башни выхода нет. А пока, – подумал он, чувствуя, как у него распухают яйца, – я накажу ее только гордым презрением. Сначала мне заплатят ее дружки».

– Погодите, мать вашу! – рявкнул он и, прихрамывая, двинулся к выходу во двор. Оттуда неслись звуки боя. – Ужо я вас!

Двери башни сотрясались от ударов. Шарлей выругался.

– Поторопись, Самсон! – крикнул он.

Самсон Медок выволок из конюшни двух оседланных коней. Грозно рыкнул на слугу, соскочившего с потолка. Слуга умчался, сверкая пятками.

– Двери долго не выдержат. – Шарлей сбежал по каменным ступеням, перехватил у него вожжи. – Ворота, быстро!

Самсон тоже видел, как в дверях, которыми им удалось отгородиться от Буко и его компании, треснула и наежилась щепками очередная доска. Железо колотило по стене и металлу, было ясно, что взбешенные раубриттеры пытаются вырубить завесы. Действительно, нельзя было терять ни минуты. Самсон огляделся. Ворота запирала балка, дополнительно защищенная массивной колодкой. Гигант тремя прыжками оказался рядом с кучей дров, подготовленных для отопления, вырвал из пня огромный плотницкий топор, в три прыжка подскочил к воротам, охнул, взмахнул топором и с огромной силой опустил обух на скобу.

– Крепче! – выкрикнул Шарлей, поглядывая на разлетающиеся уже двери. – Бей сильней!

Самсон ударил сильней. Так, что задрожали и ворота, и вышка над ними. Скоба, продукт, надо думать, нюрнбергский, не поддалась, но поддерживающие балку крючья до половины вылезли из стены.

– Еще раз! Бей!

Под следующим ударом нюрнбергская скоба лопнула, крючья вывалились, балка с грохотом упала на землю.

– Под мышками. – Рейневан, набрав на пальцы мази из глиняного горшочка, стянул рубашку с плеч, показал, как надо это делать. – Намажь под мышками. И на шее. Вот так. Больше, больше… Вотри сильнее… Быстрее, Николетта. У нас мало времени.

Девушка несколько мгновений глядела на него, в ее взгляде недоверие боролось с удивлением. Однако она не сказала ни слова, потянулась за мазью. Рейневан вытащил на середину комнаты дубовую скамейку. Растворил окно, в лабораторию чернокнижника ворвался холодный ветер. Николетта вздрогнула.

– Не подходи к окну, – удержал ее Рейневан. – Лучше… не смотреть вниз.

– Алькасин, – подняла она на него глаза. – Я понимаю, что мы боремся за жизнь. Но ты точно знаешь, что делаешь?

– Пожалуйста, сядь верхом на скамейку. Время действительно подгоняет. Садись позади меня.

– Предпочитаю – перед тобой. Обними меня за талию, обними крепче. Крепче…

Она вся горела. От нее веяло аиром и мятой. Этого запаха не мог забить даже специфический аромат Гуоновой мишкулянции.

– Готова?

– Готова. Ты меня не отпустишь? Не дашь мне упасть?

– Скорее я погибну.

– Не погибай, – вздохнула она, поворачивая голову так, что их губы на мгновение соприкоснулись. – Не погибай, пожалуйста. Живи. Говори заклинание.

Whe, Whe, WindchenZum Fenster inausIn omnem ventu!Fik z oknaNiczego sie ve dotkna[394].

Скамейка подпрыгнула и взвилась под ними, как норовистый конь. При всей своей смелости Николетта вскрикнула, не в силах побороть страх, правда, Рейневан не смог тоже. Скамейка поднялась на сажень, закружилась взбесившейся юлой, лаборатория Гуона расплылась у них в глазах. Николетта сжала пальцами охватывающие ее руки Рейневана, запищала, но он мог бы поклясться, что больше от восторга, чем от страха.

Скамейка ринулась прямо в окно, в холодную и темную ночь.

– Держись, – крикнул Рейневан. Поток воздуха вогнал ему слова обратно в глотку. – Держииииись!

– Сам держись!

– О Иисууу…

– Аааааа-ааааааа!

* * *

Нюрнбергская скоба лопнула, балка с грохотом свалилась. Одновременно с треском вылетели двери, ведущие в башню, на каменные ступени, во двор высыпали раубриттеры, вооруженные и настолько ослепленные жаждой крови, что мчащийся первым Буко фон Кроссиг споткнулся на крутых ступенях и повалился прямо в кучу навоза. Остальные набросились на Самсона и Шарлея. Самсон взревел буйволом, отгоняя нападающих сумасшедшими взмахами топора. Шарлей, тоже рыча, образовал вокруг себя свободное пространство найденной у ворот алебардой. Но преимущество – в том числе и в боевой выучке – было у раубриттеров. Отступая от резких выпадов и предательских взмахов мечей, Самсон и Шарлей пятились, пока не уперлись спинами в стену.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});